Страх: роман. 2-е изд

Олег Постнов — тонкий стилист и блестящий мистификатор, «типичный русский Борхес», по определению Льва Данилкина. Роман «Страх» наследует лучшим традициям русской готики Карамзина, Гоголя, Погорельского и Булгакова.Деревня жила тихой, ленивой жизнью, в укладе которой чувствовался труд веков. Из рассказов деда я знал, что это впечатление ложно, но опять-таки избегал уточнений. Мой образ реальности был дорог мне. Общественная жизнь, по моим наблюдениям, пробуждалась лишь на похоронах. Наша улица была центральной, потому любую процессию можно было увидеть, не выходя из ворот. Оркестр, всегда один и тот же, из соседнего села Мигалки, давал заранее знать о приближении траурного кортежа. Потрепанный грузовик с венками и гробом полз впереди провожавших покойного, причем трубы оркестра заглушали мотор, но не могли скрыть воя собак, которым медь надрывала сердце.Русский эмигрант, забредший в букинистическую лавку в Америке, становится обладателем нескольких рукописных тетрадей. В них — история одной жизни и одной любви на грани одержимости. Украинское село, куда героя ребенком отправляют на каникулы, — полумистическое пространство, полное чудес и предрассудков. Здесь и встреча с марой, и свадьба деревенской ведьмы, и странные ритуальные обряды. Это книга об испытании страхом, который иногда оказывается сильнее и побеждает, о персональном кошмаре, выбраться из которого невероятно трудно, если вообще возможно.— У тебя мрачный вид. Что-то случилось? Я мотнул головой. Может быть, тогда впервые в жизни (потом мы это склонны забывать) я вдруг захотел одиночества. Позже я его хотел не раз. И потому-то я знаю, что нынешняя тишина моего жилища по вечерам, моя неуверенность перед книжной полкой, молчание телефона, по которому некуда позвонить, беспредметная боль в душе, особенно перед сном, а по утрам кофейня Люка — все это мой тайный выбор; ужимка воли, неуместность желаний. Или, может быть, просто ошибка ума.Я поднялся наверх, на веранду, узнавая ногами крыльцо, как, бывало, узнаёшь старую обувь, пылившуюся с год на чердаке, а теперь понадобившуюся для лесного похода; память тела вообще сильней наших слабых попыток удержать мир. Вот почему мы умрем.